Звенящий лед забирается в уши, и Элизабет отступает еще на шаг, отводит глаза в сторону (вдруг он увидит), держит руки за спиной, а спину — ровно; только посмотри на себя, зачем ты это сделала? Но Элизабет ничего не делала; они с Чарльзом просто играли, а Николь (мерзкая маленькая ябеда) упала случайно, совершенно случайно, и Элизабет тут не при чём, папочка, поверь. Чарльз говорит, что Николь не имеет права играть с ними, что она — дочь шлюхи, и из-за нее их мать теперь живёт далеко. Элизабет совсем не скучает по матери, но отец смотрит на нее так, что у нее коленки трясутся (только бы не увидел), а на глаза наворачиваются слёзы. Пусть только он не скажет, что он разочарован, Элизабет не вынесет этого, она так старается, она так хочет, чтобы он любил её сильнее, почему он не замечает этого? Зачем он привёл в их дом Николь, когда у него уже есть Элизабет? Вслух она ничего не говорит, он так разозлится, он будет кричать на нее, как на Чарльза, а Чарльз такой дурак, он совсем не понимает, что только всё портит, и вообще это он виноват, он ударил Николь, и она заплакала; он виноват, он постоянно обижает её и она приходит к Элизабет за утешением; он виноват, он расстраивает папу, а Элизабет — нет, она хорошая, она должна быть хорошей, и она будет; она даже сейчас не плачет (утирает слезы рукой, когда отец отворачивается).
stop and wait a sec
when you look at me like that
my darling what did you expect?
_ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _
Элизабет старается не дышать.
Она не может переносить этот въедающийся серной кислотой под кожу запах, он не уходит, даже если не закрывать окна на ночь, ползет по стенам и забирается внутрь, он впитывается в одежду и волосы, и Элизабет морщится, когда выходит из комнаты. Она боится, что это будет последний раз, когда она уходит, но она совсем ничего не может сделать. На изрезанное морщинами лицо толпами набегают тени, и если не шевелиться, возможно, они уйдут. Но они не уходят, глазные яблоки падают глубоко вниз, кости трещат каждый раз, когда он пытается ими пошевелить, и Элизабет очень хочется заплакать, но она ни за что не станет этого делать здесь и сейчас; она вырезает по трафарету идеально отмеренную маску спокойствия и отстраненности. Она не станет рыдать тут, как это делает Николь, она вовсе не слабая и бесхребетная идиотка, она — Финч, и она всегда учила все уроки. На её костюме нет ни одной складки, спина ровная, как холодный мрамор, и даже на подошвы не прилипает грязь.
Но запах въедается, и Элизабет не может избавиться от него, как бы ни старалась.
Все напрасно (только посмотри на себя).

\\\

Элизабет берёт красную помаду, ведь красный так сочетается с белым (красные розы в белой вазе и красная кровь, которую выплевывает из себя отец на белые простыни).
Она возвращается в зал, проходит к своему месту (иди, сделай что-нибудь полезное) и садится в кресло.
Люди так охотно отдают деньги, если назвать это словом "пожертвование".
Пожертвуйте деньги для голодающий детей в Африке, говорят им, и они кивают, как болванчики, они достают кошельки и жертвуют. Они не видели этих голодающих детей, не знают, где находится Африка (это далеко от Манхэттена?), но щедро жертвуют, отдают и с сочувствием смотрят в точку на стене (бедные, бедные дети).
Пожертвуйте деньги на спасение вымирающих видов! Все те из них, кого об этом просят, бросаются выписывать цифры на чеке, ведь они не бессердечные ублюдки и очень заботятся о природе. Они заботятся о природе, когда их баржи с нефтью разбиваются в океане, и черное масло протягивает уродливые щупальца по водной глади, отравляя собой все, до чего может дотянуться. Они заботятся о природе, когда судятся, чтобы не платить за нанесенный ущерб. Они кивают, прищуривают глаза, и отдают свои деньги на благотворительных вечерах, чтобы в журналах писали: Джон Доу перевел миллион долларов в фонд защиты вымирающих видов.
Пожертвуйте деньги национальным меньшинствам.
Организаторами значилось несколько людей, в том числе и Теодор Финч. Но Теодор Финч сейчас лежит в своей постели и отхаркивает внутренние органы один за другим, поэтому вместо него всем занимается Элизабет. Рассыпанный пепел по столу и липкий, остающийся на коже запах красного сладкого сейчас не отвращают её, как обычно, не заставляют брезгливо поджимать губы и уходить.
Отец удивлен тем, насколько она хорошо держится (я думал, ты уже никогда не придешь в себя), но Элизабет никак на это не реагирует. Она отстраняется от его слов, она не хочет напоминать себе о том, что произошло за этот год, она не может справиться с рефлексирующими стенаниями Николь и представляет вместо этого, как берет ее за светло-пшеничные локоны и ударяет о мраморный столик в гостиной; она крепко держит её и на дает вырваться, Элизабет гораздо сильнее, и Николь должна заткнуться. Её щенячий взгляд вгрызается в грудную клетку, и Элизабет надеется вырвать ей глаза; её тоскливый голос режет уши, и Элизабет хочет перерезать её глотку, пусть лучше ее кровь струится по телу, а не кровь отца. Элизабет говорит ей, что на вечере не будет ничего интересного, и лучше бы Николь посидеть дома. Она легко соглашается с ней, поддакивает каждому предложению, безусловно принимает за истину любое слово, ведь Элизабет так любит её и так о ней заботится.
Она стряхивает пепел и поправляет волосы.
— Эта проблема, как никогда актуальна для Соединенных Штатов...
Официант наполняет пустой бокал, и липковатое сладкое вино льется по горлу.
— ...должен иметь равные права и возможности независимо от национальности...
Элизабет ищет взглядом Гарри, но не находит (отошел покурить?), но охраны и без него должно быть достаточно.
— Людям, принадлежащим к национальным меньшинствам, часто бывает нелегко найти общий язык с окружающими...
Огромное тело падает на сцену. По ней медленно растекается алая кровь, микрофон откатывается и издает пронзительный писк. Кто-то начинает кричать, и Элизабет сползает со стула под длинную, падающую на пол скатерть. Надо только выбраться отсюда, возможно, на балкон, и там спуститься вниз; да, она так и сделает. Элизабет слышит выстрел, но не видит, кто упал, она слышит еще один, и еще — bang, bang, bang — и все заглушается сотнями (сколько здесь людей) вскриками, они не утихают, хотя лучше бы им всем заткнуться прямо сейчас, ведь она ничего не слышит и не видит ничего, кроме легких потусторонних теней на скатерти.

(ЗАТКНИТЕСЬ)

Но они не затыкаются, животный ор расползается по залу, совсем как кровь той женщины. Элизабет помнит, что сидела недалеко от балкона, (но в какую сторону идти, её могут заметить, и тогда она уже никогда не сможет выбраться, не увидит отца и не сможет отнести цветы Оливии, а она так радовалась белым ирисам, она так улыбалась, когда видела их). Элизабет почти не дышит и смотрит на плывущие друг за другом тени.
Если она выбежит прямо сейчас, её могут застрелить прямо в спину; если она просидит слишком долго, её могут заметить. Но людей здесь так много, что если она будет ползти, то, возможно, сможет добраться до двери незамеченной, и там спрячется под тяжелыми атласными шторами. Она приподнимает скатерть — нет, тут совсем никого — и, пригнувшись как можно ниже, бежит среди носящихся в панике людей. Прошло секунд тридцать-сорок, и они их ещё не успокоили, значит, у нее есть шанс.
Выход очень близко.
Элизабет видит его и аккуратно, очень-очень тихо выбегает за дверь. Чарльз никогда не мог найти её, когда они играли в детстве, и Николь тоже не могла, но Николь такая идиотка, она никогда не додумывалась поднять глаза ВВЕРХ.

\\\

Холодный воздух рвет легкие, и Элизабет лихорадочно смотрит по сторонам — здесь она не спустится.

(9-1-1)

— 9800 International Dr, я слышала несколько выстрелов, я не знаю, чего они хотят, но никто не может выйти, пришлите полицию, мое имя — Элизабет Финч; горло пересыхает, но оператор говорит, что поняла её и сейчас же направит отряд, пусть Элизабет не волнуется, пусть спрячется где-нибудь и сидит тихо.
Элизабет будет сидеть тихо, будет прятаться и надеяться, что её никто не заметил.
Она будет...

Резкий удар в затылок, и она падает, ударившись губой о железные перила. Она чувствует привкус металла и трогает языком рану на губе. По шее ползет что-то липкое (кровь или вино?), она не хочет закрывать глаза, но её веки каменные и слишком тяжелые, они наползают на зрачки и оставляют в темноте.

— Здесь скоро будет полиция; заканчиваем!

Она чувствует, как её с силой поднимают вверх, и на этом все обрывается.

Холодная сталь жжет кожу на лице; он смеется, и Элизабет жмурится на одно мгновение: если он хотел бы меня убить, он бы уже это сделал. Если бы он правда хотел этого, она была бы уже мертва, и она старается держать в голове эту простую мысль. Элизабет думает, что он не заставит её бояться, она говорит себе, что он не заставит её плакать. Обрубленные концы бессилия необходимо прижечь, красную дымку на глазах — стереть одним резким движением.
Хочешь поиграть со мной?
Элизабет хочет. Она любит игры.

Элизабет ничего не знает о нём, его имя, возраст и подробности его биографии её не нужны. Он — воплощение той толпы, что снуют на сырой земле под их ногами; они муравьями бегают по стирающимся в пыль трущобах, жрут, спят, трахаются и выживают. Элизабет не хочется знать, как он жил и за что он борется, она знает, что его цели — бессмысленны, движения — лишние, попытки — пустые. Они считают, что ведут борьбу со Сциллой и рубят её головы одну за другой, когда она слишком уж широко разевает вонючую пасть, но война для той стороны не начиналась и никогда не начнется. Голодный, угнетенный люд не поднимется с колен, и этот человек тоже обратится в прах, как и все те, что были до него.
С идеалистами говорить труднее всего. Он смеется ей в лицо, когда она предлагает ему деньги, он откровенно веселится, и Элизабет впервые становится немного страшно (выжечь). Мысли стягиваются судорогой внизу живота; судорожная красная дымка плавит все перед глазами; скользкий ком движется вверх по горлу и вызывает тошноту (наверное это от запаха).
— Ничего. Я ничего не знаю.
Элизабет с ненавистью поднимает глаза, чтобы посмотреть на него. У него острые скулы, а в зубах желтеющая сигарета. От неё так много дыма, что хочется закашлять, но болезненный спазм необходимо сдержать, взгляд — сфокусировать, а мысли — привести в порядок.
Его идеалы, цели и семья расползаются грязными пятнами по ослепительному холсту, на котором написана Элизабет и ей мир; она пытается подцепить кончиком ногтя эту ошибку и устранить её, но лишь сильнее втирает все внутрь, пальцы оставляют серые разводы и больше не выглядят такими белыми.
Его пальцы прикасаются к её щеке, и она теперь тоже наверняка такая же серая.

— И как ты узнаешь, что я солгала? — Элизабет не глумится, когда спрашивает об этом. Он не сможет влезть в её голову, хотя ей кажется, что он очень этого хочет (почему), что он пытается добиться от нее чего-то (зачем), выговориться и заставить отвечать.
Элизабет не уверена в том, что он хочет отравить ее или надругаться над ней. Впрочем, она не уверена и в обратном.
Что вообще она может сказать о нем?
Элизабет думает, что ему лет тридцать или около того, он совсем молодой и лицо у него четко очерченное. Если бы он родился не в этой зловонной дыре, если бы он не поддавался чужому внушению настолько легко, что готов был рисковать своей жизнью ради бессмысленной и бесполезной борьбы, у него все могло бы сложиться очень хорошо.
Если бы руки у Элизабет не были связаны, а в затекших пальцах не кололо, она взяла бы железные щипцы и положила бы его голову на наковальню, ударила бы несколько раз и посмотрела, как его череп крошится. Так она смогла бы понять, что им движет; но ладони жалит так больно. Если он дал ей воды, может, он и развяжет её?
Элизабет не знает, стоит ли рисковать, прося об этом; но он выглядит таким повеселевшим, приставляя пистолет к её затылку. Она все равно не сможет сбежать. Если она найдет что-то, чем сможет ударить его или отвлечь ненадолго, она потеряет не меньше минуты в попытках открыть дверь.

you force your fire then you falsify your deeds
your methods dot the disconnect from all your creeds
and fortune strives to fill the vacuum that it feeds
_ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _

Элизабет может сыграть в правду.
Эту игру она не любит. Она предпочитает смазывать действительность, поворачивать под нужным ей углом и демонстрировать получившееся окружающим. Она предпочитает перемалывать еще не остывшую реальность в труху и вылепливать что-то красивое; она умеет создавать совершенную дочь, понимающую сестру и подругу, доброго и чуткого человека.
Она сможет создать идеальную пленницу?
Элизабет любит играть, но не тогда, когда правила вырезаются в воздухе чужой рукой;
Она говорит, что до сих пор не знает его имени (так невежливо);
— Что тебя интересует?